Отчетливо помню, как я первый раз пошел: мама оставила меня дома, а сама вышла на улицу вешать белье (мы жили в одноэтажном доме на четыре семьи). Я спустился с крыльца и пошел к ней по двору.

Помню, что не придал этому значения, но для мамы это было событием века! Целый день я только и слышал: «Родя, иди ко мне». Все обязаны были посмотреть на мое новое умение. И я ходил и ходил.

Мама вешала белье, а я играл рядом с большим белым эмалированным тазом, где оно лежало. Мне показалось, что в тазу чего-то не хватает и я насыпал туда земли.

Здесь все перепутано. Я уже не различаю детали: где рассказ мамы, а где мои воспоминания уже не узнать, но она утверждает, что земли было много и белье ей пришлось все перестирывать.

Зоя шила дома вещи на заказ. Я часто не шел в садик и оставался с ней.

Помню, как я любил просыпаться днем и выбегать из спальни, а она неизменно мне говорила: «Ну что, наспался?» Теперь я так говорю сыну.

Большая часть моей детской жизни прошла на старом деревянном шкафу бабушки, который был когда-то сделан ей на заказ. Купить было негде, дорого и сложно, поэтому в ее время было принято делать мебель прям на месте, вызывая плотника домой. Шкаф был мощный. Он стоял у нас в зале и с него удобно было перелазить в спальню не касаясь пола: косяки были тоже основательные и на них можно было бесстрашно висеть. Не могу вспомнить, как я на него забирался, но точно это было со стороны бамбуковой этажерки.

На шкафу у меня хранились игрушки. Это был мой штаб и наблюдательный центр одновременно. Я там даже иногда спал. При этом на краю шкафа всегда стояли какие-то бутылки от чего-то древнего и болгарского и они никогда не падали! Как так? Не понимаю. Почему я их ни разу не задел?

Еще сначала на этажерке, а потом уже на шкафу стоял дядя-радиоприемник: деревянный, открывающийся по принципу матрешки усатый мужик, который по совместительству умел ловить радио в УКВ-диапазоне. Никто им не пользовался, он просто там находился.

К Зое часто приходили заказчики и особенным кайфом было тихо сидеть на шкафу, а когда заказчик или заказчица сядет за стол или начнет примерять одежду, что нибудь громко сказать или запеть. Шоковая терапия!

Я любил петь тарабарщину. Сидеть на шкафу, изображать звуками домру и кричать, как кричат казахские акыны.

У нас была железная сетчатая кровать. Я на ней любил прыгать, стараясь достать до потолка. Из нее же, скрутив матрас и взяв пластмассовый блокировочный круг от стиральной машины в качестве руля, я делал автомобиль и ехал, ехал, ехал. Когда кто-то ложился поспать, я любил залезать под кровать и раскачивать человека на сетке, толкая его ногами.

У нас жила старая красивая разноцветная пятнистая кошка. Даже имя ее не помню. Она была очень доброй и мудрой. Когда я брал ее на руки, она обнимала меня за шею, как это делают люди. Двигалась она очень медленно, тщательно выверяя каждое движение. Ей часто было лень выходить на улицу, чтобы сходить в туалет, поэтому она какала под кроватью в спальне. Это был наш с ней секрет. Ее какашки вообще не пахли и быстро высыхали. Весь угол под кроватью был ими покрыт. Главное, что мне они нисколько не мешали под кроватью прятаться и рассказывать кошке, что я ее не предам.

Иногда она рожала котят и сразу душила всех, оставляя только самого сильного: она хорошо понимала, что молока у нее хватит только на одного.

Однажды она принесла и сложила у порога крест-накрест 3 крысы. Это она нас угощала. Удивительно, ведь у нее от старости было мало сил и как она с ними справилась с учетом, что каждая была размером с нее — загадка. Почему она их так точно сложила одну на одну в виде крестика, тоже загадка… Мама попросила меня выкинуть этих крыс так, чтобы кошка не видела и не обиделась.

Она была полна гордости и грации. Я никогда не видел ее на заборе или на дереве, она ходила по земле и в дом проникала бесслышно и незаметно. Она не убегала от собак, а просто поднимала лапу и те сразу теряли к ней интерес. Она всегда с интересном наблюдала за попугаем, надеясь его когда-нибудь сцапать, но когда тот простудился и заболел, даже приласкала его (это отдельная история).

Когда она почувствовала, что пора умирать, она ушла. Ей было лет 15 или 16.

В художественную школу мы ходили с Андреем. Не помню, как мы туда попали, но помню, что это было недалеко от его дома. Несколько первых занятий мы рисовали геометрические фигуры и кувшины. Кувшинам уделялось особо много времени: ровность штриха, передача тени, блики, точность формы. Было интересно!

Потом мы вдруг перестали рисовать, а стали лепить из глины, чтобы потом обжечь и раскрасить. Нам стало неинтересно и художку мы бросили. Жаль, конечно.

Один раз к нам приходил оператор с маминой работы. Делали типа репортаж, а по факту, пришли заснять нас с Андреем.

На всю жизнь у меня осталось в голове, что нельзя раскрашивать как попало, нельзя наносить штрихи вперед-назад, а нужно отрывать руку и наносить всегда в одну сторону и еще, что идеальность и симметрия — враги хорошего рисунка. А, ну да, еще я до сих пор умею рисовать кувшин :).

Помню, как мы засовывали монетки в замочную скважину, чтобы кабинет не открылся и урока не было. Это было малоэффективно и с этим легко боролись: класс просто перестали закрывать. Чтобы срывать уроки мною была сооружена диверсионная вилка: оба штыря в ней были соединены проводом. Я даже ее проверил — свет действительно погас, но не помню, чтобы с ее помощью был сорван хоть один урок.

Один раз Андрей меня уговорил снять дверь с петель. Хоть вход в класс и был свободен, урок был сорван! Учительница стала долго выяснять кто это сделал, а потом позвала слесаря и мы наблюдали, как он вешает дверь назад: он долго не мог попасть в петли, потом их снимал, потом, когда дверь повесил, замок перестал закрываться… Нам было на что посмотреть!